Джей жмурится всего секунду - силится не чихнуть, в противном случае, мерзкие белые сгустки полетят на отсыревшую деревянную тумбу. Стиви таскает фентанил старика Джерси и любезно крошит его в алкалоидное месиво, учтиво укатывая дорожки на дряблом плэйбое за март две тысячи девятого. Мать настоятельница вскидывает ладони к небу и раз за разом просит лишь об одном одолжении - искусители должны сдохнуть; искусители плодятся на юго-востоке Сан-Франциско, одеваются в Мини-Чик или Джейн и живут сегодняшним днем, потому что завтра - Господи, пусть это будет завтра - пронюхавший все мозги джанки ударит искусителей пером под ребро за двадцатку. Цифровые иммигранты с Маркет никогда не будут держать нож в правой руке, - бьет кулаком по столу мать настоятельница, - и почему миллениалов так возбуждают маргинальные рожи, Джерри ведь хороший. Между делом Иеремия ребром ладони затыкает ноздрю и зудящей носоглоткой втягивает разъедающие слизистую молекулы. Две томительно долгих минуты, и ему плевать на лжепроповедницу, которая, по нелепому стечению обстоятельств, зовется мамашей Стиви, как и плевать на то, сколько раз придется отсосать за колеса его больного папаши.
Round one. Если бы я получал по доллару каждый раз, когда вспоминаю о Григоре, у меня было бы пять долларов; по четвертаку за каждый глоток отвратного кофе из казенной кофемашины на допросах и сотня за показания в суде. Иаков говорит: к черту. Братишка Иакова запускает свои покореженные пальцы в каждую трещину; по всем нычкам проходится ураганом до того, как квартиру опечатывает отряд полиции. Это - моральный ущерб за два паршивых года, а это - чаевые. Иаков говорит: к черту твои пять долларов, малой, мы богаты, и благослови всевышний этого напыщенного нелегала и его честно наваренное на сломанных судьбах бабло, покуда поможет нам оно разобраться с налогами, аминь! Мимоходом: бронируй стол в Севен Хиллс, дурень, ты угощаешь! У Иеремии молитва одна - упокой, господи, душу Марены. Закопай в бетон. Сбрось со скалы. Замори голодом. Пусть он вечность томится в твоем праведном огне; да, на это я имею право - скалится Джей, кидая десятку в стальную чеплашку бездомного, обивающего пороги местного прихода.
Еще пять минут, и кожа - каменная кладка. По венам пробивается последний электрический импульс, и язык набухает. Иеремия давится членом без наслаждения, все манипуляции - фарс, автоматизированы, а копошащуюся в волосах руку Стиви он сбивает, безучастно закатывая глаза и ловя в фокус его искореженное лицо; он красный, как молловский томат, сбрызнутый чем-то влажным, чем-то дурно пахнущим и чем-то абсолютно неаппетитным, крысячьи глаза плотно зажмурены, от шеи до макушки - скопление дрожащих мускулов и комично распахнутый рот с немыми стонами на губах. Перед вялой разрядкой икры сводит судорогой, и Стиви бесшумно бьется в истерике, глухо топчет носком по паркету и пару раз выстреливает в небо своим омерзительно-ортодоксальным семенем.
- Бля, - Джей корчит рожи по-детски, сплевывает приятелю на живот и принимается энергично обтирать загаженный язык о ладони, - мы уже обсуждали вопрос твоей стоической спермы, мудак, и я все еще не хочу жрать твоих Зенонов.
Round two. Если бы хоть раз я пожалел, что засадил Григора за решетку, я бы навестил его... наверное. Колумбиец Гарсиа светит своим значком детектива полиции и разъясняет, что Иеремии не обязательно выступать в суде лично, его показания - часть протокола. Иеремия разъясняет колумбийцу Гарсии, что это - дело чести. Раскладывает по полочкам, говорит: я, блять, просмакую каждое слово и обильно харкну прямо ему в лицо, стоя за трибуной. Сколько ему дадут, лет двадцать? Мистер Копперфильд появляется в зале суда, когда Григор уверен, что у копов нет на него ничего основательного. Появляется и сверкает своими покореженными от крэка клыками, каждое фото - засвет на лице Марены. Иеремию Копперфильда - по настоятельной и очень личной просьбе - вносят в список свидетелей в последний момент; вальяжно вышагивая по ковровой дорожке, проплывая мимо собравшихся по обе руки зевак и журналистов, он чувствует - да, вот он я, теперь действительно правлю бал.
Кожа - каменная кладка; Стиви копошится с ремнем, пока Джей гипнотизирует взглядом плывущий потолок. Стиви седлает безучастного Джея; Джей разъедает спину Стиви бескомпромиссной ложью. Да-да, малыш, вот так хорошо, продолжай в том же духе, - физически Иеремия плавает на границе тропосферы, пускает слюни на сахарную вату, тянется рукой к облакам, снова и снова хватает лишь воздух. Стоны, редкие вздохи и нелепый бубнеж над ухом всего лишь какофония звуков, сливающихся в нелицеприятную оду унылым Даб Си и Чанг Йи Чинг. Время от времени, Иеремия силится что-то сказать, давит смазанное 'угу', размытое 'заебись' и глотает энергично заполняющую рот слюну.
Проходит навскидку целая вечность, но член все еще неуютно плотный. Джей камнем падает на холодный асфальт, приподнимаясь на локтях - чавкающие звуки прекращаются; один неловкий чччмаф, и он понимает - это Стиви соскочил, мечется по комнате, собирая по разным углам свои разбросанные носки.
- Какого... - в грудине глубоко ухает с каждым ударом, глухим и настойчивым, с ударом не сердца. Иеремия лениво спускается с кровати и шарит остекленевшими глазами по полу, ловко цепляет джинсы и несколько раз метит ногой в штанину до того, как наконец попадает и натягивает их, сражаясь с ширинкой. Говорит:
- Какого хуя ты на измену подсел, Гаррисон? Это отец снова надрался.
Round three. Надеюсь, его скоро пришьют его же приятели. Перед сном Джей представляет, как это просто: зажигалкой расплавить пластмассу зубной щетки, втопить отломленную половину тефлонового лезвия и приставить к яйцам. Приставить к пульсирующей на шее вене, раскрыть пару артерий, и вот Григор уже захлебывается собственной кровью на полу четыре-на-четыре-камеры. Душная смерть находит своего адресата, а ему - мирно гуляющему на свободе - не пришлось и пальцем о палец ударять.
Под фентанилом у Копперфильда оргазм - точно поездка в Диснейленд, но никогда галлюцинации. Первое - на лице разъезжается неловкая улыбка, когда Иеремия понимает, как нехило забрало сегодня. Второе - глупое хихиканье, когда напротив искаженное истинной злобой лицо Марены.
- Чувак, расскажи, какого быть сучкой у сутенера из Огайо, - он прыскает от смеха в кулак за пару мгновений до осознания, что красное, как банка бэйкед бинс в томатном соусе, лицо Григора не плод одурманенного опиатами воображения, - бля, это шутка! Просто шучу!
Джей отступает; на ощупь двигается назад, велит малышу Стиви закрыть за собой дверь спальни, а рукой тянется к захламленной подставке под телевизор, не спуская глаз с Григора. Рукой тянется, судорожно гуляет, швыряя газеты, роется, в попытках найти ножницы, найти канцелярский нож или любую пустую бутылку из-под отцовского пойла; лучший улов - вышедший из эксплуатации крикет, который Иеремия тут же отпускает в свободное плаванье с шумным выдохом.
- Ты сбежал или вас по праздникам выпускают на прогулку? - пара звучных ударов ладонью по лбу, как отрезвляющая пощечина. И скорое извиниизвинишутка.
- Как раз хотел тебя навестить, чувак. Удачно сложилось, правда?
